68-ой годовщине Победы посвящается…
— Новые фильмы про войну я никогда не смотрю: там чуть только двое познакомятся, так сразу в постель! Не было такого никогда, неправда это! – негодует Любовь Григорьевна. — Я за три года всего один раз столкнулась с подобной историей. Уже после победы медсестра в нашей части вдруг перестала выходить на построение. Я захожу к ней в палатку, вижу – она лежит на койке лицом к стене, и говорю: «Что же это вы, товарищ – и называю по фамилии – думаете, раз война кончилась, так и дисциплины больше нет? Вот вернетесь домой, там будете лежать, сколько хотите»! А она отвечает, не поворачиваясь: «Да мне было бы лучше, если б эта война еще сто лет не кончалась»! Я, уж на что никогда не ругалась, но тут назвала ее подходящим словом… Она, оказывается, жила с одним женатым полковником, он все для нее исполнял, что ни пожелает! Вот ей и не хотелось, чтобы война кончалась, — откровенничает ветеран войны лейтенант медицинской службы в отставке Любовь Гришина.
В праздничные майские дни судьба свела «Алексинскую городскую» с женщиной обычной и удивительной, как все её ровесницы. В неполные восемнадцать лет она попала на передовую, не закончив толком медучилища, – в спешном порядке фельшеров-акушерок переквалифицировали в полевых хирургических сестер. «Сестра, помоги!», торопливая перевязка прямо на дымящемся поле боя, здоровенный беспомощный боец, которого ползком тащишь по земле на шинели, – все это про нее.
— Мы начали работать с ранеными еще во Фрунзе, где я училась, — рассказывает Любовь Григорьевна. – Там было несколько эвакогоспиталей. Чуть приходит в город очередной санитарный состав, нас снимают с занятий – и на подмогу. Те, кто покрепче, брались за носилки, другие обмывали, очищали раны от бинтов и крови, готовили солдат к операции. Сразу изменился и характер учебы – нас готовили к фронту, и мы знали это.
Черед девчонок 1924 года рождения пришел в феврале 42-го. Несколько дней в Москве на улице Горького («Там все новенькие дожидались распределения») – и вот уже группа молоденьких медсестричек идет по морозу пешком за командирами на Запад. Немцев только-только отогнали от столицы, и заснеженные поля давали представление о том, как это было. Трупы вражеских солдат, брошенная разбитая техника, а главное – руины на месте деревень, следы пожарищ, печные трубы на пепелищах… И редкие уцелевшие люди, местные жители – оборванные, голодные, ютящиеся по погребам и подвалам.
— По пути мы встречали армейские продпункты – там можно было поесть горячего и запастись сухим пайком. И вот однажды выходим после обеда на улицу, а нас ждут дети, плачут и просят: дайте хоть что-нибудь! Мы вернулись за хлебом, а тетки, работавшие в столовой, ни в какую! Тут уж вмешались офицеры, которые вели нашу группу. Только тогда поварихи дали нам покормить ребят. Откуда, спрашиваем, вы взялись, жилья-то вокруг никакого нет! А они показывают под землю: дом сгорел, а погреб под ним остался.
Марш-бросок не занял много времени: фронт был еще совсем недалеко от Москвы. Поначалу Люба с подругами работала в так называемом ГЛР – госпитале легко раненых. Здесь их накрыл вал пулевых и осколочных ран, началась та самая военно-полевая хирургия, к которой готовили в училище. Удивительно, но в походных условиях медики ухитрялись оборудовать полноценные операционные, обеспечивать стерильность инструментов и перевязочного материала. Проблема поначалу была в другом: не хватало медикаментов, в том числе самого главного – наркоза.
— Для анестезии тогда использовали опий, морфий, и их было мало. Никто ведь не рассчитывал на такое количество раненых! Поэтому, когда клали на операционный стол солдата с ранением, к примеру, в живот, ему давали стакан спирта и говорили: кричи громче! Эти раны – самые страшные. Потом уже, когда мы начали работать на передовой, многие тяжело раненные просили не «Сестра, помоги!», а «Сестра, добей»! Люди чувствовали, что все равно умрут, и мучились страшно. В госпиталях им выводили наружу из брюшной полости трубку, через которую в бутылочку стекал гной. Так они и ходили с привязанной бутылочкой на поясе – антибиотиков еще не было…
Как ни страшно, ни жутко было на фронте, Люба втянулась понемногу и работала день за днем, не покладая рук и ни о чем не задумываясь. Часто не знала даже, где именно сейчас стоит их часть – никаких указателей в чистом поле не было, а вопросы задавать не полагалось. Остался в памяти кровавый кошмар подо Ржевом и Великими Луками – вот где была круглосуточная мясорубка бесконечного боя, тысячи несчастных покалеченных людей! Досталось и Любе – на обеих ногах ниже колена до сих пор видны следы осколочного ранения. Сколько частей и госпиталей пришлось ей сменить – теперь уже не сочтешь, дни мелькали, как в калейдоскопе. Но везде, где пришлось работать Любови Григорьевне, была строжайшая дисциплина и порядок, утверждает она. Кормили в эвакогоспиталях хорошо — просто, но сытно. Мужчины-командиры, главные врачи одной рукой защищали девчонок от чужих вольностей, а другой и им самим вольничать не позволяли. Да что говорить – после демобилизации наша героиня вышла замуж за офицера-артиллериста Константина Гришина, воевавшего в «ее» дивизионе. Многие месяцы, пока шла война, молодые люди смотрели друг на друга издалека и даже не задумывались о том, что они друг другу нравятся.
— Помню, после известия о победе у нас как будто новая жизнь началась. Мы спали в каком-то домишке под Кенигсбергом, как всегда, одетыми, только с расстегнутым ремнем. Вдруг ночью отчаянный стук в дверь: «Товарищи офицеры, война кончилась»! Это с ближайшей железнодорожной станции прискакал на лошади связист, чтобы нам сообщить. Мы поначалу вскочили и давай быстрей собираться на марш – показалось спросонья, что срочно надо куда-то выступать. А когда поняли, в чем дело, выскочили на улицу и начали обниматься. Вокруг пальба в воздух, крики! Такое было счастье!
В это время кудрявому гвардии лейтенанту, награжденному медалями «За победу над Германией» и «За взятие Кенигсберга», было всего двадцать лет. Вся жизнь действительно расстилалась впереди. Поначалу молодожены поехали на родину супруги в Ферганскую долину, поработали там на урановых рудниках: муж на компрессоре, жена в здравпункте. А в середине пятидесятых, когда прииски закрыли, перебрались в Алексин – уговорила жившая здесь сестра мужа. И Любовь Григорьевна на новом месте оставила раз и навсегда старую профессию – устроилась на железнодорожную станцию сначала стрелочницей, а потом приемосдатчицей. Уже четверть века она на пенсии, в 88 лет не спешит уехать к детям, в одиночку справляясь со своим нехитрым хозяйством, и «запоем» читает преимущественно историческую литературу.
Наталия РАВЧЕЕВА
На снимках: 1.) Любовь Гришина 2.)Л. Гришина (стоит вторая слева) среди раненых бойцов. (фото военных лет)
3.) Любовь Гришина в наши дни.